Ужас сталинского периода истории России создает впечатление, что все ходили по струнке на работу или прятались от репрессий. Но взрослые создавали детям нормальную жизнь и праздники. На этих фото моя мама с друзьями, внучки подруги моей прабабки, они же – дети подруги моей бабушки. Любарские. (Они дружили семьями на протяжении нескольких поколений). Тетя Таня, ее младшая сестра Вера (Беба) и самый младший - мальчик Кронька, Кронид Аркадьевич Любарский, их двоюродный брат и во взрослом состоянии – астрофизик, к.т.н., советский диссидент, глава Хельсинкской группы. Про него взрослого можно почитать в Википедии, потому здесь место занимать не буду. http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pages5642.html?Key=21130&page=24
Мать К.А. Любарского училась тоже в Ксенинском институте. Ее девичья фамилия – Обернибесова. Отец тети Тани и Бебы, дядя Воля (Владимир Алексеевич Любарский) был строителем-архитектором. Помню несколько рассказов о довоенной поре.
Ответвление 5.
Как специалист дядя Воля получал некие иностранные журналы по архитектурному искусству. И однажды обнаружил в нем фотографии надгробия из Александро-Невской Лавры, которое было втихаря продано большевиками за валюту. Он поднял шум – подал запросы, говорил об этом. Не помню, удалось ли вернуть, но не посадили. Вторая история - смешная. Его напарник, с которым вместе они работали над мостом Строителей (он же Биржевой) Лев Носков был экономен. До такой степени, что покупал себе вещи в уцененке. Были такие магазины в советское время, где продавали слегка бракованные вещи. Так вот, он купил брюки с застежкой сзади. И застегивала их ему сестра (он был холостяком и жил с сестрой).
На лето мою маму вместе с другими детьми увозили куда-нибудь за город. Пока была маленькая – ездила с бабушкой и Любарскими. Потом посылали в лагеря.
Летом 41го послали в пионерский лагерь куда-то в Ярославскую, ЕМНИП. Там их с двоюродной сестрой застала война. Так бы они и попали в какой-нибудь детдом. Но бабушка как сотрудник ОЖД имела так называемый литерный пропуск, и привезла их обратно чуть ли не последним поездом, за которым закрылось кольцо. Мама говорила, что ехали они в купе, в мешке под сидением. Потому что в город проезд для «иждивенцев» уже был закрыт.
Не знаю, что было бы, если бы в Ленинграде не было женщин, детей, стариков. Смертей было бы меньше. Но вряд ли армия так стояла бы вокруг - на смерть – если бы охраняла одни камни да порт.
Про блокаду писать… Мама мало рассказывала, бабушка – еще меньше. Шли как-то по центру, мимо садика между домов, мама сказала, что тут у нее на глазах снарядом убило подругу. Та сказала «до свидания», перешла на другую сторону улицы, - и все.
Мама вспоминала, что училась вместе с режиссером Александром Белинским, но тогда его фамилия была Беленький. Мама, рассказывая про блокаду, приводила примеры людской порядочности, силы духа. Так, у них в классе была девочка, родители которой работали в Смольном. Им в школе давали суп – воду, в которой плавали одна-две жиринки. Но ели, за этим и в школу ходили. Так вот эта девочка, понимая, что у нее есть прикорм, каждый день отдавала свой суп кому-то по очереди. Тому, у кого было хуже, чем у других. При этом она не была сытой. Но понимала.
Мамина двоюродная сестра училась с поэтом Ильей Фоняковым. Он умирал, но родители сумели купить из Смольного для него еду и лекарство.
Сейчас принято говорить-писать-печатать о том, что в Смольном также голодали. Ага. Оттуда чиновники продавали еду. Значит, была лишняя.
Насколько тяжело было? Мама рассказала, что однажды соученик пришел в школу, облитый сверху содержимым ночного горшка. Кто-то вылил в окно, попал на него, теплой воды не было – он так и пришел. Никто над ним не смеялся, хотя вонь была изрядная.
Соседка по ошибке (из-за забитых окон в комнатах всегда было темно) раздобытую для своих детей картошину сварила в моче, а не в воде. Съели, естественно.
У моей бабушки было собрание сочинений Достоевского в 6 томах, 1881г. издания, посмертное. С золотыми буквами Н.К. внизу на корешке. Там был Дневник писателя, дикий раритет в советское время (до появления полного академического собрания 1971г., и то тома с Дневником и перепиской издавали с перерывом, после долгих скандальных дебатов). В блокаду 3 тома оказались у Любарских. Почитать то ли бабушка дала, то ли прабабка. На одном из томов был выжжен полукруг – мама сказала, в блокаду поставили с огня кастрюльку. Второй полукруг был на томе, который остался у Любарских. Как-то обнаружила их на полке в квартире Эльбергов (фамилия тети Таниного мужа) и попросила Мишу, тети Таниного сына, вернуть эти 3 тома, или хотя бы тот, что с полукругом. Мама меня отчитала. Хотя на книгах стояло указание на их владельца, почему-то Любарские считали их своими. Мама сказала «Из-за этих книг бабушка с тетей Верой (их мамой) поссорилась. Я про эти книги при тете Тане не вспоминаю, потому что это единственное, из-за чего мы однажды поругались. Не хватало еще, чтоб вы с Мишей поссорились. Все, забудь».
Жили Эльберги на Греческом, в угловом доме. Их квартира была выделена из квартиры, в которой когда-то жил Тынянов. Сейчас там памятная доска. Я туда часто ходила.
Мама в блокаду работала в военном госпитале на Суворовском помощницей медсестры, гордилась тем, что умела сделать перевязку «шапка Эсмарха» (это голову раненую бинтовали так), стирала и чинила ватники с убитых и тяжелораненых. Летом - на сельхозработах. Была награждена «медалью за оборону Ленинграда».
Когда я сцепилась с Газпромом из-за сноса мемориала и братских могил, я впервые задумалась о том, как они выжили. Примерила на себя. У прабабки и бабушки была родня за границей, попавшая во Францию в Гражданскую и после присоединения Бессарабии – просто ушли с отступавшими румынскими войсками. Имение Рыжкановка, фотография которого с предками висит у нас дома в «малом переговорнике» - теперь пригород Кишинева. Здесь в советской России они уже пережили арест и убийство родни. Говорили они все на 4-5 языках. Почему бабушка не взяла мать и дочь и не пошла к немцам? Граница была весьма условная, она говорила по-немецки без акцента, могла сослаться на родню и спасти мать и дочь от голодной смерти. Почему не было вопроса «воевать за Родину или сбежать?». Даже думать не могу, как бы я выбирала. Не уверена. Такой выбор нельзя сделать головой. А в такую ситуацию страна больше не попадала, Бог миловал.
После снятия блокады бабушка отбыла вслед за армией, маму оставили сначала на сестру бабушки М.К. Бычкову, потом – на тетю Веру Любарскую. Мама у них и жила. Их вообще интересно воспитывали. Личным примером. Мама с тетей Верой как-то раз помыли пол не слишком аккуратно, и побежали на танцы в военное училище. Вернулись – и в прихожей наткнулись на попу тети Таниной мамы, которая на коленях домывала пол. Тетя Таня робко сказала «Ма-а-а-ма, мы же мыли» на что ее мать ответила, подняв брови «Вымыли? А я не заметила». Все, сказала мама, с тех пор все делали тщательно. Жили бедно. Туфли (тапочки с полотняным верхом и картонной подошвой на клею) натирали перед танцами мелом. Старались под дождь не попадать, подошвы разом отклеивались. Платья были из какой-то трофейной ткани, под дождем она съеживалась, чуть не до талии. На танцы обязательно должен был привести кто-то из курсантов. К самозванкам отношение было презрительное.
Они жили так бедно. Но я смотрю на фото – счастливые лица.
Мать К.А. Любарского училась тоже в Ксенинском институте. Ее девичья фамилия – Обернибесова. Отец тети Тани и Бебы, дядя Воля (Владимир Алексеевич Любарский) был строителем-архитектором. Помню несколько рассказов о довоенной поре.
Ответвление 5.
Как специалист дядя Воля получал некие иностранные журналы по архитектурному искусству. И однажды обнаружил в нем фотографии надгробия из Александро-Невской Лавры, которое было втихаря продано большевиками за валюту. Он поднял шум – подал запросы, говорил об этом. Не помню, удалось ли вернуть, но не посадили. Вторая история - смешная. Его напарник, с которым вместе они работали над мостом Строителей (он же Биржевой) Лев Носков был экономен. До такой степени, что покупал себе вещи в уцененке. Были такие магазины в советское время, где продавали слегка бракованные вещи. Так вот, он купил брюки с застежкой сзади. И застегивала их ему сестра (он был холостяком и жил с сестрой).
На лето мою маму вместе с другими детьми увозили куда-нибудь за город. Пока была маленькая – ездила с бабушкой и Любарскими. Потом посылали в лагеря.
Летом 41го послали в пионерский лагерь куда-то в Ярославскую, ЕМНИП. Там их с двоюродной сестрой застала война. Так бы они и попали в какой-нибудь детдом. Но бабушка как сотрудник ОЖД имела так называемый литерный пропуск, и привезла их обратно чуть ли не последним поездом, за которым закрылось кольцо. Мама говорила, что ехали они в купе, в мешке под сидением. Потому что в город проезд для «иждивенцев» уже был закрыт.
Не знаю, что было бы, если бы в Ленинграде не было женщин, детей, стариков. Смертей было бы меньше. Но вряд ли армия так стояла бы вокруг - на смерть – если бы охраняла одни камни да порт.
Про блокаду писать… Мама мало рассказывала, бабушка – еще меньше. Шли как-то по центру, мимо садика между домов, мама сказала, что тут у нее на глазах снарядом убило подругу. Та сказала «до свидания», перешла на другую сторону улицы, - и все.
Мама вспоминала, что училась вместе с режиссером Александром Белинским, но тогда его фамилия была Беленький. Мама, рассказывая про блокаду, приводила примеры людской порядочности, силы духа. Так, у них в классе была девочка, родители которой работали в Смольном. Им в школе давали суп – воду, в которой плавали одна-две жиринки. Но ели, за этим и в школу ходили. Так вот эта девочка, понимая, что у нее есть прикорм, каждый день отдавала свой суп кому-то по очереди. Тому, у кого было хуже, чем у других. При этом она не была сытой. Но понимала.
Мамина двоюродная сестра училась с поэтом Ильей Фоняковым. Он умирал, но родители сумели купить из Смольного для него еду и лекарство.
Сейчас принято говорить-писать-печатать о том, что в Смольном также голодали. Ага. Оттуда чиновники продавали еду. Значит, была лишняя.
Насколько тяжело было? Мама рассказала, что однажды соученик пришел в школу, облитый сверху содержимым ночного горшка. Кто-то вылил в окно, попал на него, теплой воды не было – он так и пришел. Никто над ним не смеялся, хотя вонь была изрядная.
Соседка по ошибке (из-за забитых окон в комнатах всегда было темно) раздобытую для своих детей картошину сварила в моче, а не в воде. Съели, естественно.
У моей бабушки было собрание сочинений Достоевского в 6 томах, 1881г. издания, посмертное. С золотыми буквами Н.К. внизу на корешке. Там был Дневник писателя, дикий раритет в советское время (до появления полного академического собрания 1971г., и то тома с Дневником и перепиской издавали с перерывом, после долгих скандальных дебатов). В блокаду 3 тома оказались у Любарских. Почитать то ли бабушка дала, то ли прабабка. На одном из томов был выжжен полукруг – мама сказала, в блокаду поставили с огня кастрюльку. Второй полукруг был на томе, который остался у Любарских. Как-то обнаружила их на полке в квартире Эльбергов (фамилия тети Таниного мужа) и попросила Мишу, тети Таниного сына, вернуть эти 3 тома, или хотя бы тот, что с полукругом. Мама меня отчитала. Хотя на книгах стояло указание на их владельца, почему-то Любарские считали их своими. Мама сказала «Из-за этих книг бабушка с тетей Верой (их мамой) поссорилась. Я про эти книги при тете Тане не вспоминаю, потому что это единственное, из-за чего мы однажды поругались. Не хватало еще, чтоб вы с Мишей поссорились. Все, забудь».
Жили Эльберги на Греческом, в угловом доме. Их квартира была выделена из квартиры, в которой когда-то жил Тынянов. Сейчас там памятная доска. Я туда часто ходила.
Мама в блокаду работала в военном госпитале на Суворовском помощницей медсестры, гордилась тем, что умела сделать перевязку «шапка Эсмарха» (это голову раненую бинтовали так), стирала и чинила ватники с убитых и тяжелораненых. Летом - на сельхозработах. Была награждена «медалью за оборону Ленинграда».
Когда я сцепилась с Газпромом из-за сноса мемориала и братских могил, я впервые задумалась о том, как они выжили. Примерила на себя. У прабабки и бабушки была родня за границей, попавшая во Францию в Гражданскую и после присоединения Бессарабии – просто ушли с отступавшими румынскими войсками. Имение Рыжкановка, фотография которого с предками висит у нас дома в «малом переговорнике» - теперь пригород Кишинева. Здесь в советской России они уже пережили арест и убийство родни. Говорили они все на 4-5 языках. Почему бабушка не взяла мать и дочь и не пошла к немцам? Граница была весьма условная, она говорила по-немецки без акцента, могла сослаться на родню и спасти мать и дочь от голодной смерти. Почему не было вопроса «воевать за Родину или сбежать?». Даже думать не могу, как бы я выбирала. Не уверена. Такой выбор нельзя сделать головой. А в такую ситуацию страна больше не попадала, Бог миловал.
После снятия блокады бабушка отбыла вслед за армией, маму оставили сначала на сестру бабушки М.К. Бычкову, потом – на тетю Веру Любарскую. Мама у них и жила. Их вообще интересно воспитывали. Личным примером. Мама с тетей Верой как-то раз помыли пол не слишком аккуратно, и побежали на танцы в военное училище. Вернулись – и в прихожей наткнулись на попу тети Таниной мамы, которая на коленях домывала пол. Тетя Таня робко сказала «Ма-а-а-ма, мы же мыли» на что ее мать ответила, подняв брови «Вымыли? А я не заметила». Все, сказала мама, с тех пор все делали тщательно. Жили бедно. Туфли (тапочки с полотняным верхом и картонной подошвой на клею) натирали перед танцами мелом. Старались под дождь не попадать, подошвы разом отклеивались. Платья были из какой-то трофейной ткани, под дождем она съеживалась, чуть не до талии. На танцы обязательно должен был привести кто-то из курсантов. К самозванкам отношение было презрительное.
Они жили так бедно. Но я смотрю на фото – счастливые лица.
Комментариев нет:
Отправить комментарий