http://olga-andronova.livejournal.com/43763.html
Папа мой диссидентом не был, самих диссидентов не уважал. Он просто занимался своим бизнесом, делал немалые деньги. На советскую власть он, геолог, перестал работать из принципа. Когда реабилитировали его отца, расстрелянного как врага народа, отцу выдали посмотреть его дело. Мой дед, его отец, никого на допросах не сдал.
На все деньги, которые бабушке Ане выплатили как вдове незаконно репрессированного, она купила мне колечко на 16-летие, регулярно давала примерить и торжественно подарила в 1971м на поступление в ЛЭТИ. А я теперь думаю: несколько грамм золота и аметист – и это все, во что чиновники оценили разрушенную жизнь и судьбу? «В связи с отсутствием состава преступления…». «Кому я должен – всем прощаю, а мне пускай долги простят».
Отец своего отца любил. Из рассказов помню, что он отправлял мою бабку в Мариинский (Кировский) театр в то время, когда она еще кормила грудью, и приносил ей папу в перерыв покормить. Потому что считал, что надо пользоваться любой возможностью повысить культурный уровень, и уход за сыном не повод отсиживаться дома. Дед по отцу Феофил Филиппович был из старообрядцев, прадед был священником.
Имя Феофил он получил нетривиально. У его матери умирали дети. И ей сказали, что надо назвать очередного ребенка именем первого, кто мимо дома пройдет. По Вологодчине на богомолье проходило много монахов. Именем такого прохожего и назвали деда. Фамилия Ахминовы, как потом выяснила мама, в 19м веке эндемична для Севера Руси, Архангельской и Вологодской областей. Потому что когда-то был послан туда отряд татаро-монгольской орды за данью. Отряд обратно не вернулся, но и погиб видимо не весь. Какой-то Ахмин застрял на русской печи и внес свой вклад в генетику местных жителей.
Дед в партию большевиков вступил в окопах под Нарвой. В Рунет висит документ 1917го года о том, как его солдаты выбрали председателем комитета РСДРП. Какого лешего он полез в революцию в 23 года? Потом попер по карьерной лестнице. После первых сталинских разборок пришлось на время убраться обратно в леса командовать на лесосеке, затем вернулся. Помню, что в предъявленных ему обвинениях было нахождение в записной книжке жены Зиновьева, трактованное как интимные с ней отношения. Бабушка Аня как-то сквозь зубы мне сказала «Первый муж мне частенько изменял, любил он это дело».
Из его биографии в Сети узнала, что зарегистрировал он брак только с моей бабушкой. А так сыновей у него было четверо. Один из них, прижитый сбоку, был капитаном в Рижском порту, там и посейчас живут Ахминовы, один из них – художник.
Бабушку с папой выслали в Казахстан, вызволили их московские родичи. Бабушка вышла замуж повторно за дедушку Володю, стала по фамилии Злобина, и папа проскользнул в Универ как сын рабочего.
Дедушка Володя был из сибирских крестьян. Детей в семье было трое – два сына и дочь. Отец умер рано. Деревенский сход постановил переделить их земельный пай, потому что обрабатывать землю вдова не могла. А детей «поднять» из общих денег деревни. Брат получил образование финансовое, работал бухгалтером при советской власти. Приезжал из Астрахани, привозил рыбу. Сорта рыбы падали в качестве синхронно с ухудшением ситуации с продовольствием в стране, дошло до воблы вместо красной. Оставались вкусные пироги с вязигой.
У дедушки с детства было плохое зрение, обошелся рабочей специальностью (слесаря, токаря – мне тогда было фиолетово, а спросить теперь не у кого).
Сестра высшее медицинское получала ЕМНИП в Варшаве (тогда это тоже была Россия, но женщине в российской части Империи вход в медицинский ВУЗ был закрыт). Она работала врачом в больнице Скворцова-Степанова, мы с дедушкой ездили к ней в гости, шли пешком от электрички или по Скобелевскому с трамвая. Жила она при больнице в деревянном домике, одна. Помню, что у нее в квартирке всегда было тепло, уютно, большая комната, кухня.
Дедушка меня любил как родную. Я обошлась без яслей - как-то устраивались и передавали с рук на руки до трех лет. Мама пришла меня забирать и видит классную сцену: дед после ночной смены спит как убитый во всем мокром, а я напрудила в постель, уползла на подушку, свилась вокруг его лысины и сплю истинно сном младенца с чистой совестью.
Дед получил образование по нынешним меркам типа ПТУ. Но сам много читал, самообразовывался. У него было настоящее понимание литературы, которое позволяет держать прочитанное в голове и употреблять к месту, как хорошо усвоенное и освоенное. Помню, как-то жалуюсь на упертую во время демонстрации на Дворцовой вещь. И дед как by product говорит «Там еще при царе шинелку отняли». Я: «Кто, у кого?». Дед с усмешкой «У Акакия Акакиевича».
Еще помню и на всю жизнь – идем около Владимирского собора, на стенке висит плакат, на котором человек прижимает палец к губам и надпись «Болтун – находка для шпиона». На плакате был какой-то маленький изогнутый черный человечек. Я к дедушке – «Это враг?» А дед мне зло (потому и запомнила, что он никогда практически не был злым): «Под эту байку многих людей убили, много дел наворотили. Чушь и вранье».
Еще дед рассказывал про то, что шалопаи и бездельники на заводе всегда становились комсомольскими чиновниками и уходили из цеха на «повышение». Я так и поняла и запомнила, что делать карьеру через комсомол – стыдно. Это для бездельников и бессовестных.
Дедушка заботился о нас с братом. Помню, как привез из Москвы редкую тогда и модную вещь – дипломат, черной кожи, с красной внутренней отделкой, чтобы я могла ходить в институт модницей. Еще был у меня красный кожаный сарафан, черные свитерки сама связала из ниток. Передавая мне подарок, дед обмолвился «вот, проститутку тебе достал» и сконфузился. В его понимании все эти чиновники были точно проститутками, но при внучке такое слово.
Жили они в домах от Октябрьской железной дороги на Нейшлотском, потом в доме на месте нынешней гостиницы «Ленинград» - «Санкт-Петербург». Бабушка Аня работала тоже на «железке», кассиром на заграничном финском направлении на Финляндском вокзале. У нее было два страшных сна: она выдала билет, не проверив наличие разрешительных документов на заграницу, и она сдала сдачу не так. Мы всегда при поездках в Москву приходили с ней на вокзал за час «знаю я, как они по 2-3 билета на одно место выписывают».
Дома стали сносить, деду с бабкой выписали опять комнату. Мама, понаторевшая в жилищных склоках, пошла в райком, райисполком и «выбила» им по закону однокомнатную на пр. Энергетиков. Кстати, когда их старый дом пытались снести взрывом, трещиной сверху пошла построенная к той поре первая очередь гостиницы. Разбивали «бабой», мы ходили смотреть.
Бабушка с дедушкой на лето уезжали на подмосковную дачу, и каждый раз прятали столовое серебро в тряпке за ванну. Потом я им доставала –запихнуть снизу сил и длины рук хватало, вытащить – нет.
Напротив их окон стояло общежитие, и была видна лестница. На лестнице происходил всякие личные контакты, прямо эротические фильмы. Бабушка смотрела и возмущалась. Дед над ней подсмеивался «ты как в том анекдоте». Жалуется женщина милиционеру, что пострадала из-за развратников в квартире напротив. Милиционер спрашивает, как это получилось. Тетка его просит залезть на шкаф и посмотреть в окно напротив. Милиционер залез и говорит «не вижу» - «а вы подвиньтесь, еще подвиньтесь, еще» – милиционер падает на пол и потирает шибко ушибленный бок. Женщина «Вот и я каждый раз так падаю».
Дед умер от инфаркта в областной больнице на Комсомола. Бабушка приходила к нему днем, я вечером после ЛЭТИ, мама сидела по ночам. Его положили в коридоре. Чтобы было легче дышать и тише – в палате народ все время трепался. Мы сидели рядом и давали ему кислород дышать. Врач пытался маме потихоньку объяснить, что инфарктов подряд два, один был раньше и дед вряд ли выкарабкается. Врач сказал маме «как Вы отца любите» - мама объяснила, что это отчим бывшего мужа. У врача глаза полезли на лоб, но внимание к деду удвоил. Умер он у мамы на руках ночью. Ему стало плохо, врачи перетащили в реанимацию, дед был без сознания, а мама стояла сзади и просила врачей «спасите, сделайте что-нибудь». И тут дед открыл глаза и четко сказал «Маюша, отпусти меня». Мама говорила, что дрогнула душой и как будто отпустила, спохватилась тут же – но было поздно. Дедушка вздохнул облегченно, вытянулся и затих.
Он воспитывал моего отца, и как-то в сердцах сказал, что бабушка не давала его строго наказывать, а он бы не допустил, чтоб отец бросил работу.
Мой отец, узнав, как погиб его отец, заявил моей маме, что больше он никогда не будет работать на эту власть. Деньги он зарабатывал незаконными по советским меркам путями – частное предпринимательство было официально запрещено.
Он довольно быстро стал богатым, обзавелся партнерами за границей и мог добывать всякий дефицит. Например, когда все советские женщины ходили в нитяных чулках, он приносил маме упаковками нейлоновые. Говорил, что красивые ноги надо демонстрировать.
Мама с дедушкой шипели и бранились: надо каждый день ходить на работу, деньги можно получать только в кассе предприятия. И т.п. и т.д.
Собственно говоря, мы потому и жили потом бедно, что брать «незаработанные», как считала мама, деньги у отца было категорически нельзя. Папа должен был перечислять алименты с официальных заработков. Коих не было. А так – ни-ни, подачек нам не надо, надо работать как все.
Москвичи предлагали маме не оформлять исполнительный лист на алименты – по нему отца как бы все время разыскивали, и составляли бумаги, что он тунеядец – а брать у них. Уж были ли это деньги тети Инны или отцовские - он периодически жил у них в Москве – не знаю. Мама категорически отказывалась, хоть и отпускала меня на лето пожить в Москву и в Зайчиху (оно же Алабушево) на дачу.
Помню, году так 1967 (ЕМНИП) отца задержали с драгоценностями, валютой и деньгами. Сумма в рублях была как раз на однокомнатную квартиру в ЖСК. Следователь вызывал маму несколько раз, и все торопил оформить на отца исполнительный лист на неполученные алименты. Отец писал за него рефераты и диплом по экономике. И следователь честно пытался отработать эти услуги. Напрасно – мама гордо отказалась от незаконно полученных по ее мнению денег. Папе в тюрьме «органы» предложили работать на ОБХСС в качестве эксперта и выйти на свободу. Он отказался и оттянул 4 года на лесоповале. Пытался удрать за границу – нашла потом у мамы письмо, которое он ей написал на прощание, уговаривая перебраться с ним и вывезти детей. Какие уж там у него, геолога, были завязки – Бог весть. Мама отказалась, а отца задержали на границе с Норвегией. Тут бы он четырьмя годами не отделался, но выручили московские родственники. Оформили бумагу о временном помешательстве и спрятали в московской больнице на проверку. Через полгода вылечился и вышел.
Был у отца еще план по выезду на еврейке. То есть разводилась пара, выезжал муж, папа женился на оставшейся жене-еврейке, она выезжала с ребенком на «воссоединение семей», вывозя с собой и папу. Папа оплатил все процедуры, но мужика там сразу забрили в армию и он умер в скоротечном бою с арабами. К чести отца, деньги он обратно не потребовал, помог пережить потерю кормильца и уехать. Историю я узнала от бабушки Ани, которая побежала к моей второй бабушке Ляле (отношения у них были нормальные, несмотря на развод детей) уговаривать ее воздействовать на мою маму, чтобы они опять помирились, потому что «иначе будет невестка еврейка». Отец же с ее слов на чем свет стоит костерил арабов.
Папа со школы и всю жизнь дружил с Виктором Корчным, играл с ним в шахматы (!) и в детстве учил меня.
Как папа хотел решать вопрос через ОВИР – не знаю. Зато знаю, как еще до перестройки он купил там чиновников, и они стали уговаривать мою маму дать согласие на его отъезд на ПМЖ за границу в Германию к родне. Алиментов-то официально он не платил на двоих детей, так что мама должна была подписать ему согласие на отъезд или объявить сумму денежных претензий. А мама не подписывала: «Если у вас будет отец за границей, Олю выгонят из режимной конторы, а у Андрея не будет будущего». Брат учился на химика, но из-за аллергии ему пришлось отчислиться с третьего.
Отец приехал ко мне на Удельную уговаривать. На Волге, в шикарной серой длиннополой дубленке. А что я могла сделать – мама стояла на своем.
Мне же пришлось бечь к проректору по режиму и катать под его диктовку бумагу «с отцом отношений не поддерживаю, обязуюсь впредь не контактировать и сообщать о каждом случае попытки с его стороны…. Его взгляды не разделяю….его поступки не поддерживаю». Не хотелось мне терять работу и аспирантуру. Но ощущение осталось гадкое.
Папа мой диссидентом не был, самих диссидентов не уважал. Он просто занимался своим бизнесом, делал немалые деньги. На советскую власть он, геолог, перестал работать из принципа. Когда реабилитировали его отца, расстрелянного как врага народа, отцу выдали посмотреть его дело. Мой дед, его отец, никого на допросах не сдал.
На все деньги, которые бабушке Ане выплатили как вдове незаконно репрессированного, она купила мне колечко на 16-летие, регулярно давала примерить и торжественно подарила в 1971м на поступление в ЛЭТИ. А я теперь думаю: несколько грамм золота и аметист – и это все, во что чиновники оценили разрушенную жизнь и судьбу? «В связи с отсутствием состава преступления…». «Кому я должен – всем прощаю, а мне пускай долги простят».
Отец своего отца любил. Из рассказов помню, что он отправлял мою бабку в Мариинский (Кировский) театр в то время, когда она еще кормила грудью, и приносил ей папу в перерыв покормить. Потому что считал, что надо пользоваться любой возможностью повысить культурный уровень, и уход за сыном не повод отсиживаться дома. Дед по отцу Феофил Филиппович был из старообрядцев, прадед был священником.
Имя Феофил он получил нетривиально. У его матери умирали дети. И ей сказали, что надо назвать очередного ребенка именем первого, кто мимо дома пройдет. По Вологодчине на богомолье проходило много монахов. Именем такого прохожего и назвали деда. Фамилия Ахминовы, как потом выяснила мама, в 19м веке эндемична для Севера Руси, Архангельской и Вологодской областей. Потому что когда-то был послан туда отряд татаро-монгольской орды за данью. Отряд обратно не вернулся, но и погиб видимо не весь. Какой-то Ахмин застрял на русской печи и внес свой вклад в генетику местных жителей.
Дед в партию большевиков вступил в окопах под Нарвой. В Рунет висит документ 1917го года о том, как его солдаты выбрали председателем комитета РСДРП. Какого лешего он полез в революцию в 23 года? Потом попер по карьерной лестнице. После первых сталинских разборок пришлось на время убраться обратно в леса командовать на лесосеке, затем вернулся. Помню, что в предъявленных ему обвинениях было нахождение в записной книжке жены Зиновьева, трактованное как интимные с ней отношения. Бабушка Аня как-то сквозь зубы мне сказала «Первый муж мне частенько изменял, любил он это дело».
Из его биографии в Сети узнала, что зарегистрировал он брак только с моей бабушкой. А так сыновей у него было четверо. Один из них, прижитый сбоку, был капитаном в Рижском порту, там и посейчас живут Ахминовы, один из них – художник.
Бабушку с папой выслали в Казахстан, вызволили их московские родичи. Бабушка вышла замуж повторно за дедушку Володю, стала по фамилии Злобина, и папа проскользнул в Универ как сын рабочего.
Дедушка Володя был из сибирских крестьян. Детей в семье было трое – два сына и дочь. Отец умер рано. Деревенский сход постановил переделить их земельный пай, потому что обрабатывать землю вдова не могла. А детей «поднять» из общих денег деревни. Брат получил образование финансовое, работал бухгалтером при советской власти. Приезжал из Астрахани, привозил рыбу. Сорта рыбы падали в качестве синхронно с ухудшением ситуации с продовольствием в стране, дошло до воблы вместо красной. Оставались вкусные пироги с вязигой.
У дедушки с детства было плохое зрение, обошелся рабочей специальностью (слесаря, токаря – мне тогда было фиолетово, а спросить теперь не у кого).
Сестра высшее медицинское получала ЕМНИП в Варшаве (тогда это тоже была Россия, но женщине в российской части Империи вход в медицинский ВУЗ был закрыт). Она работала врачом в больнице Скворцова-Степанова, мы с дедушкой ездили к ней в гости, шли пешком от электрички или по Скобелевскому с трамвая. Жила она при больнице в деревянном домике, одна. Помню, что у нее в квартирке всегда было тепло, уютно, большая комната, кухня.
Дедушка меня любил как родную. Я обошлась без яслей - как-то устраивались и передавали с рук на руки до трех лет. Мама пришла меня забирать и видит классную сцену: дед после ночной смены спит как убитый во всем мокром, а я напрудила в постель, уползла на подушку, свилась вокруг его лысины и сплю истинно сном младенца с чистой совестью.
Дед получил образование по нынешним меркам типа ПТУ. Но сам много читал, самообразовывался. У него было настоящее понимание литературы, которое позволяет держать прочитанное в голове и употреблять к месту, как хорошо усвоенное и освоенное. Помню, как-то жалуюсь на упертую во время демонстрации на Дворцовой вещь. И дед как by product говорит «Там еще при царе шинелку отняли». Я: «Кто, у кого?». Дед с усмешкой «У Акакия Акакиевича».
Еще помню и на всю жизнь – идем около Владимирского собора, на стенке висит плакат, на котором человек прижимает палец к губам и надпись «Болтун – находка для шпиона». На плакате был какой-то маленький изогнутый черный человечек. Я к дедушке – «Это враг?» А дед мне зло (потому и запомнила, что он никогда практически не был злым): «Под эту байку многих людей убили, много дел наворотили. Чушь и вранье».
Еще дед рассказывал про то, что шалопаи и бездельники на заводе всегда становились комсомольскими чиновниками и уходили из цеха на «повышение». Я так и поняла и запомнила, что делать карьеру через комсомол – стыдно. Это для бездельников и бессовестных.
Дедушка заботился о нас с братом. Помню, как привез из Москвы редкую тогда и модную вещь – дипломат, черной кожи, с красной внутренней отделкой, чтобы я могла ходить в институт модницей. Еще был у меня красный кожаный сарафан, черные свитерки сама связала из ниток. Передавая мне подарок, дед обмолвился «вот, проститутку тебе достал» и сконфузился. В его понимании все эти чиновники были точно проститутками, но при внучке такое слово.
Жили они в домах от Октябрьской железной дороги на Нейшлотском, потом в доме на месте нынешней гостиницы «Ленинград» - «Санкт-Петербург». Бабушка Аня работала тоже на «железке», кассиром на заграничном финском направлении на Финляндском вокзале. У нее было два страшных сна: она выдала билет, не проверив наличие разрешительных документов на заграницу, и она сдала сдачу не так. Мы всегда при поездках в Москву приходили с ней на вокзал за час «знаю я, как они по 2-3 билета на одно место выписывают».
Дома стали сносить, деду с бабкой выписали опять комнату. Мама, понаторевшая в жилищных склоках, пошла в райком, райисполком и «выбила» им по закону однокомнатную на пр. Энергетиков. Кстати, когда их старый дом пытались снести взрывом, трещиной сверху пошла построенная к той поре первая очередь гостиницы. Разбивали «бабой», мы ходили смотреть.
Бабушка с дедушкой на лето уезжали на подмосковную дачу, и каждый раз прятали столовое серебро в тряпке за ванну. Потом я им доставала –запихнуть снизу сил и длины рук хватало, вытащить – нет.
Напротив их окон стояло общежитие, и была видна лестница. На лестнице происходил всякие личные контакты, прямо эротические фильмы. Бабушка смотрела и возмущалась. Дед над ней подсмеивался «ты как в том анекдоте». Жалуется женщина милиционеру, что пострадала из-за развратников в квартире напротив. Милиционер спрашивает, как это получилось. Тетка его просит залезть на шкаф и посмотреть в окно напротив. Милиционер залез и говорит «не вижу» - «а вы подвиньтесь, еще подвиньтесь, еще» – милиционер падает на пол и потирает шибко ушибленный бок. Женщина «Вот и я каждый раз так падаю».
Дед умер от инфаркта в областной больнице на Комсомола. Бабушка приходила к нему днем, я вечером после ЛЭТИ, мама сидела по ночам. Его положили в коридоре. Чтобы было легче дышать и тише – в палате народ все время трепался. Мы сидели рядом и давали ему кислород дышать. Врач пытался маме потихоньку объяснить, что инфарктов подряд два, один был раньше и дед вряд ли выкарабкается. Врач сказал маме «как Вы отца любите» - мама объяснила, что это отчим бывшего мужа. У врача глаза полезли на лоб, но внимание к деду удвоил. Умер он у мамы на руках ночью. Ему стало плохо, врачи перетащили в реанимацию, дед был без сознания, а мама стояла сзади и просила врачей «спасите, сделайте что-нибудь». И тут дед открыл глаза и четко сказал «Маюша, отпусти меня». Мама говорила, что дрогнула душой и как будто отпустила, спохватилась тут же – но было поздно. Дедушка вздохнул облегченно, вытянулся и затих.
Он воспитывал моего отца, и как-то в сердцах сказал, что бабушка не давала его строго наказывать, а он бы не допустил, чтоб отец бросил работу.
Мой отец, узнав, как погиб его отец, заявил моей маме, что больше он никогда не будет работать на эту власть. Деньги он зарабатывал незаконными по советским меркам путями – частное предпринимательство было официально запрещено.
Он довольно быстро стал богатым, обзавелся партнерами за границей и мог добывать всякий дефицит. Например, когда все советские женщины ходили в нитяных чулках, он приносил маме упаковками нейлоновые. Говорил, что красивые ноги надо демонстрировать.
Мама с дедушкой шипели и бранились: надо каждый день ходить на работу, деньги можно получать только в кассе предприятия. И т.п. и т.д.
Собственно говоря, мы потому и жили потом бедно, что брать «незаработанные», как считала мама, деньги у отца было категорически нельзя. Папа должен был перечислять алименты с официальных заработков. Коих не было. А так – ни-ни, подачек нам не надо, надо работать как все.
Москвичи предлагали маме не оформлять исполнительный лист на алименты – по нему отца как бы все время разыскивали, и составляли бумаги, что он тунеядец – а брать у них. Уж были ли это деньги тети Инны или отцовские - он периодически жил у них в Москве – не знаю. Мама категорически отказывалась, хоть и отпускала меня на лето пожить в Москву и в Зайчиху (оно же Алабушево) на дачу.
Помню, году так 1967 (ЕМНИП) отца задержали с драгоценностями, валютой и деньгами. Сумма в рублях была как раз на однокомнатную квартиру в ЖСК. Следователь вызывал маму несколько раз, и все торопил оформить на отца исполнительный лист на неполученные алименты. Отец писал за него рефераты и диплом по экономике. И следователь честно пытался отработать эти услуги. Напрасно – мама гордо отказалась от незаконно полученных по ее мнению денег. Папе в тюрьме «органы» предложили работать на ОБХСС в качестве эксперта и выйти на свободу. Он отказался и оттянул 4 года на лесоповале. Пытался удрать за границу – нашла потом у мамы письмо, которое он ей написал на прощание, уговаривая перебраться с ним и вывезти детей. Какие уж там у него, геолога, были завязки – Бог весть. Мама отказалась, а отца задержали на границе с Норвегией. Тут бы он четырьмя годами не отделался, но выручили московские родственники. Оформили бумагу о временном помешательстве и спрятали в московской больнице на проверку. Через полгода вылечился и вышел.
Был у отца еще план по выезду на еврейке. То есть разводилась пара, выезжал муж, папа женился на оставшейся жене-еврейке, она выезжала с ребенком на «воссоединение семей», вывозя с собой и папу. Папа оплатил все процедуры, но мужика там сразу забрили в армию и он умер в скоротечном бою с арабами. К чести отца, деньги он обратно не потребовал, помог пережить потерю кормильца и уехать. Историю я узнала от бабушки Ани, которая побежала к моей второй бабушке Ляле (отношения у них были нормальные, несмотря на развод детей) уговаривать ее воздействовать на мою маму, чтобы они опять помирились, потому что «иначе будет невестка еврейка». Отец же с ее слов на чем свет стоит костерил арабов.
Папа со школы и всю жизнь дружил с Виктором Корчным, играл с ним в шахматы (!) и в детстве учил меня.
Как папа хотел решать вопрос через ОВИР – не знаю. Зато знаю, как еще до перестройки он купил там чиновников, и они стали уговаривать мою маму дать согласие на его отъезд на ПМЖ за границу в Германию к родне. Алиментов-то официально он не платил на двоих детей, так что мама должна была подписать ему согласие на отъезд или объявить сумму денежных претензий. А мама не подписывала: «Если у вас будет отец за границей, Олю выгонят из режимной конторы, а у Андрея не будет будущего». Брат учился на химика, но из-за аллергии ему пришлось отчислиться с третьего.
Отец приехал ко мне на Удельную уговаривать. На Волге, в шикарной серой длиннополой дубленке. А что я могла сделать – мама стояла на своем.
Мне же пришлось бечь к проректору по режиму и катать под его диктовку бумагу «с отцом отношений не поддерживаю, обязуюсь впредь не контактировать и сообщать о каждом случае попытки с его стороны…. Его взгляды не разделяю….его поступки не поддерживаю». Не хотелось мне терять работу и аспирантуру. Но ощущение осталось гадкое.
Комментариев нет:
Отправить комментарий