http://olga-andronova.livejournal.com/44240.html
Поступив на первый курс, мы поехали пригородной электричкой 1 сентября в совхоз Шушары. Нас в одной группе оказалось трое школьных приятелей – Таня, Володя и я. На вокзале мамы Татьяны и Вовки, врачи по образованию и работе, по старой привычке зачитали мне мои обязанности: за братиком с сестричкой надо следить, они могут сесть на сырую землю, выпить сырой воды, забыть вовремя лечь спать, съесть что-нибудь несъедобное в столовой. Моя мама в очереди ко мне стояла третьей, выслушала все поручения, погладила меня по голове и сказала «Ну, Люня, вроде тебе уже все сказали. Пиши» - и уехала с братом в санаторий на юг.
Братец мой любимый в детстве как перспективный был взят в юношескую школу Зенита в парке Челюскинцев. Там выдавали талончики на еду. Жили мы бедно, на всякие игрушки денег мама никогда не давала. И ушлый братик продавал эти талончики, а ел пирожок. Недаром эти пирожки народ обзывал «выстрел в желудок». За полгода ежедневных тренировок с Зенитом и пирожков вместо обеда братишка заработал себе язву 12перстной кишки. Это был СССР – маме выдали путевки на лечение сына в Старую Руссу, в Ялту и т.п.
Эти сельхозработы назывались «на картошку». Хотя собирали все выросшее: картошку, морковку и капусту. Приезжала куча 17-18летних и начинала взрослую жизнь. Я-то прошла курс молодого бойца в пионерских лагерях, а домашним деткам было к чему привыкать.
Особо о нас там не заботились. Совхоз выделил бараки в виде буквы Г с двухэтажными нарами, матрасами, одеялами. Постельное белье, сколько помню, тоже было. Длинную часть барака заселили парни, коротенькую пристройку – девочки. В конце девчачьей пристройки была комнатка с печкой для просушки ватников. Там всегда все было перегружено – в Питере сентябрь преимущественно дождливый. Кормили в бараке за длинным столом. Суп с картошкой. Картошка с тушенкой, макароны с тушенкой. Чай с сахаром. Белая булка. До поселка с магазином сбегать было не быстро. Да и денег родители давали не всем.
Устройство для умывания было просто как все гениальное: два параллельных желоба один над другим, верхний поуже и в днище пристроен ряд тыркалок (палочка, на обоих концах утолщение, верхнее утолщение в свисающем положении палочки затыкает дырку, когда снизу пихаешь палочку вверх, вдоль нее начинает вниз течь вода), как соски у коровы. В нижний желоб пошире соответственно подсовываешь руки и умываешься. Вода есс-но холодная. Уборная типа дощатый домик с дыркой в полу и деревянным насестом. За стенкой - такое же счастье для мальчиков.
На работу выходили в поле. Собирали морковку в кучки, обрубали зеленые хвосты и складывали в ящики. Вроде никто не резался. Ящики мальчики стаскивали в конец поля.
Картошку привозили машиной, и ее надо было перебирать на конвейере. Попадалась лягушка – начинался девичий переполох: визг, метание картошин.
Капусту срубали секачами, собирали в ящики и сносили в край поля.
Незамысловато, но, сидя на ящиках возле морковки, успевали поговорить обо всем.
Там как-то раз мы с Татьяной услышали свои характеристики от доцентов – руководителей групп «Комсомолки, красавицы, работают, по ночам в бараках спят, а не гуляют, и даже моются каждый день!»
Ночные гулянья действительно были массовыми, а утром заспанные ребята тянулись на поля, покачиваясь на ходу, и сидели вареными овощами на поле возле овощей. Так что быть передовиком было несложно.
С мытьем была действительно проблема. Холодной водой обмывалось утром лицо. С банкой воды с раствором марганцовки – нижняя половина. А вот тело помыть – об этом наше руководство как-то не заморачивалось. «Грязь не сало -потрешь и отстало, с поганого не треснешь, с чистого не воскреснешь» и т.п. и т.д. Конечно, это было потребительское, издевательское отношение к подневольным студентам, которые отстоять свои права не могли. Студентам 1го курса говорили, что пока «картошку» не пройдешь – студбилет не дадут и студентом не зачислят. Я возразила, что по закону мы уже студенты, но мне физкультурник, руководитель студенческой практики Борис Майоров сообщил, что раз я такая умная, то и молчи в тряпочку, других не просвещай. (Этого Майорова потом еще в советское время таки поймали на воровстве денег «на картошке»).
Нас не отпускали в субботу, хоть и обещали. И вдруг, после 2х недель мучений, зарядил беспробудный дождь. Майоров нудил, скулил, но все-таки промолвил, что можем под дождем на день съездить домой помыться и взять новую одежду. Мы вышли толпой из лагеря, пошли по направлению к электричке – и вдруг тучи разошлись, выглянуло солнышко. Майоров выскочил на дорогу и начал орать, чтобы мы возвращались. Мы брызнули с дороги по бокам, но вместо леса был мелкий подрост – нам в пояс. Пригибаясь, студенты бежали к железной дороге, прячась воистину за палками, а не кустами и деревьями. Удрали.
Эта «картошка» была лучшей антисоветской агитацией. Картофельные кучи, морковные стопки поливал дождь, и урожай расползался у нас на глазах. Весь трудовой героизм шел прахом.
Вообщем, мы с Танюшей выплакали у местных селян как передовички производства разрешение ежевечерне ходить в их баню и мыться оставшейся теплой водой. Ходило нас трое. На нарах второго этажа голова к голове я оказалась с девочкой, ставшей моей подругой на все студенческие годы. У нее под подушкой был томик Пушкина, у меня – Достоевский. Так и познакомились, так и подружились.
Ответвление 15.
Чтоб уж больше к ней не возвращаться.
Я рвалась уйти из ЛЭТИ на филологический или заниматься рисунком, акварелью, помогала и училась у Н.Ф. Дробленковой, которая работала в Пушкинском доме (ИРЛИ, отдел древнерусской литературы), И. рвалась из ЛЭТИ в консерваторию, занималась с учителем на фортепиано. Ее старшая сестра училась в консерватории, а ее родители определили в технический ВУЗ, т.к. отец проектировал АЭС.
И. – это моя юность. Мы и тогда жили по своим законам. Понимали друг друга без слов. Как-то я задержалась с возвратом ксерокопии книги Солженицына, вполне могла быть уже арестована, и ей следовало затаиться и ждать, чем кончится. А она позвонила моей маме узнать, где я. Мы тогда знали, что все звонки фиксируются, но она рискнула.
Из той же оперы. У моей сокурсницы был роман с иностранцем-арабом, студентом. Родители работали в ВАМИ. Их вызвали в первый отдел, сообщили о контакте дочери и пригрозили выгнать с работы, если дочь с иностранцем не расстанется. Она так и сделала. Араб через какого-то дворового парнишку вернул ей письма. В начале января, сдав экзамен, она ехала по Невскому в троллейбусе, увидела его в окно у Гостинки. Выскочила, окликнула. Они перешли на угол к Европейской, там стоял киоск с куревом, он купил сигарет, и повел провожать ее домой на Васильевский в новостройки. Всё. На следующий день родители вернулись с работы в ярости – им в первом отделе вывалили кипу фоток ее с этим арабом, начиная с угла у «Европы», где их зафиксировали первый раз.
Мы знали, что нас пасут всегда и везде. Другая моя подруга, еще с 30ки, мы учились вместе и в ЛЭТИ, подрабатывала в Интуристе переводчиком, знала хорошо польский, потом выучила и английский. В одной из польских групп она познакомилась с Зигмунтом. Его отец был учителем, их изгнали националисты после 1945 из Литвы. Там такая была дружба народов – холокост отдыхает. Интересный парнишка (о Господи, целая жизнь прошла, у него уже взрослый сын, недавно умерла жена, и он очень скучает, Наташка предложила мне «давай найдем ему жену – жалко мужика»), ему так понравился Ленинград, сотовых тогда не было, международные звонки ценой немеряной - и он купил еще раз путевку, и из Вильнюса летом махнул местным рейсом в Питер к нам. Он был въедливым знатоком истории Польши всех времен и эпох, особо, конечно, про отношения Руси и Польши, много рассказывал такого, к чему я не имела доступа, они с Наташей приехали ко мне, мы просидели втроем всю ночь за разговорами, это было так интересно. Часа в 4 я вышла на балкон и внизу увидела мужчину в костюме, белой рубашке и галстуке, который шел под окнами. Объясняю диспозицию: дома стоят параллельно друг другу и торцами к Рашетова, между домами дороги нет, а есть заросший деревьями проход. Так этот гэбист шел вдобавок прямо вдоль дома, по кривой тропке между кустами и задрав голову, смотрел на меня пристально. Наташин отец до того был главным инженером на полигоне, на ту пору – командиром курса в военном ВУзе. Ей тоже от папы досталось.
Так вот, И.П. – это моя незажившая рана. Она была хрупкой, невысокой блондинкой с голубыми глазами. Красивая девочка. Ее дед с бабкой – белорусы, раскулаченные. Она передавала слова бабушки: «кулаки были работящие крестьяне, которых уничтожили завистливые соседи-бездельники».
На последнем курсе у нее начался роман с доцентом одной из кафедр нашего факультета. У него как раз в то время забеременела наконец-то жена, у родителей которой он жил, т.к. был не ленинградцем. По советским временам жилье было о-о-о-о-чень труднодоступной собственностью. И. в него влюбилась, у меня уже была моя собственная квартира. И. забеременела. Наши бедные женщины пользовались тогда неким болгарским средством из аптек, после которого врачи отказывались делать аборты. Она тоже родила. Разводиться автор гола не собирался. Ситуация была скандальная. И. потребовала от него, чтобы он сделал ей распределение в ЛЭТИ. Этот мужик пошел к своему завкафедрой и потребовал (он там был одним из двух основных производителей результатов), чтобы тот продавил ей распределение. Еще ее папа надел все ордена и съездил в Москву к другу на ту же тему. Но ее завкафедрой стал в глухую оборону.
Кстати, редкий был козел и бабник. На одном из партийных собраний, когда планировали за развод изгнать второго профессора с кафедры, этот обалдуй сдуру встал и сказал (чтобы верней утопить конкурента на свое место, так удачно подставившегося с любовью) «Мы все знаем, как мы живем с нашими женами, но не разводимся же!». И мужики (а в партию в ВУЗах по разнарядке давали мало мест, и потому почти все были мужиками), отлично знавшие, как это чмо пристает к студенткам, не выдержали и заржали как целый табун жеребцов. После чего влепили бедолаге выговор, даже без занесения, который через год сняли.
Так вот. Ее пришлось оставлять по соседней на факультете кафедре. Тема для диссера, понятно, копия той, что и у отца ее ребенка, который уже докторскую стряпал.
Я ее спросила «Зачем? Он не хочет жениться, уходи и не позорься». Она сказала: «Что ж, я так ничего и не получу от него?»
Это было настолько противно нашим общим понятиям, жизненной философии, устоям и установкам. Любить можно было кого угодно. Выбор не обсуждался, хотя – Господи! – каких и с кем романов не заводили мои подруги и друзья! Получить чего-то «за любовь» было невозможно. Никакой корысти в любви ни у кого из нас не было в принципе. Не было – как не могло быть пятой ноги или двух голов.
Меня не мог с ней рассорить никто – ни мама, ни другие друзья, ни даже Сережка У., откровенно высказавший мне, что она мной пользуется, а не дружит. Сережа вообще был искренним и хорошим человеком изначально, несмотря на то, чем стал. Ну, в перестройку многие изменились. Не удивляет, что у кого-то Коля Могила оказался в старых друзьях.
А вот этот разрыв с основой жизненной позиции оказался фатальным. Мы не поссорились, но разошлись. Хотя стен в нашем ЛЭТИ не было – все про всех все знали.
Я знала, что отец ее ребенка все же развелся, женился на ней, но ушел в себя, жил на два дома, отдыхать уезжал с сыном от одной и дочкой от другой – один. Потом в 11 лет девочке диагностировали рак крови. Она жрала много гадости, когда пыталась избавиться от нежелательной беременности. Дочка умерла, и она прекратила всякое общение, со всеми. Защитила докторскую. Прошло 30 лет. Жизнь.
Вроде считается, что сексуальная революция дошла до России после перестройки. Сдается мне, что сейчас проще хату найти, а так – всё то же. И свобода отношений была та же.
Училась со мной на курсе деваха, ради получения оценок переспавшая со всеми, кто мог ей поставить что-нибудь больше 2. Не помню, как ее звали, но запомнила смешную сценку. Третий ректорский корпус, третий этаж над ректоратом, центр здания, двусветные окна, пересменка между первой и второй сменами, студенты сидят на подоконниках, стоят, треплются. У нее была шикарная моднючая шапка из лисы, колоколом вверх сантиметров на 50, плотно надвигавшаяся до бровей. Этакий ярко-рыжий шатер, выделявшийся издалека. Мини-мини-юбка, сапоги под колено. Болтали мы долго, ей стало жарко, она сняла шапку и стала ей обмахиваться. И весь этаж заржал: под шапкой оказался мелкий мышиный хвостик, завязанный пучком на темени. Иначе шляпа не держалась на волосах. Она так дотянула до 3го курса, потом началась специальность, и все-таки отчислили.
У нас была такая поговорка «как вЛЭТИшь, так и выЛЭТИшь».
Эта же девчонка однажды спасла от завала свою группу. Пришла в своей микро-юбке, уселась у прохода, закинула ногу на колено и начала, как бы задумавшись над экзаменационным билетом, расстегивать-расстегивать молнию на сапоге. Доцент более ничего не видел, не слышал – группа списала все.
Но соглашаться на преподовские «предложения» было не обязательно. Помню, с кафедры физики Суппе послала. Зимняя сессия 2го курса. Взяла билет, он указал сесть отдельно ото всех, аудитория амфитеатром, «вот и не спишете, и никто вам не поможет». Я подготовилась – но он отказался спрашивать – «ждите». И шустро начал принимать экзамен у остальной части группы. То есть вскоре мы останемся один на один, и ни хрена я этому козлу ничего не сдам. Пересдача, но – ему же. Спасли ребята из моей группы. Они увидели ситуацию, сбегали на кафедру физики, нашли там какую-то престарелую преподавательницу типа «божий одуванчик», напели ей с три короба про заранее взятые билеты в кино, и то, что Суппе зашивается – и бабуся пошла выручать коллегу. За дверью ей ребята указали на меня «вот у этой примите, она давно сидит, а мы так хотели все вместе сходить!». Кобель обрадовался, думал, что быстрее остальные уйдут. Когда бабуся пошла ко мне вверх по рядам, он встрепенулся, но так и не смог ей объяснить, почему возражает против приема экзамена именно у меня. А я в бабку вцепилась как черт в грешную душу. Та меня погоняла, но законную 5ку я получила. И проходя мимо, показала козлу язык.
Так что главное – не сдаваться.
Я училась в своеобразной группе. Мы особо не дружили, вместе на тусняки не ходили – не то, что в 30ке. Но выручали друг друга, и не ссорились. 6 девчонок на 25 парней. Потом часть парней отчислилась. Двое было из КГБ, причем чуть ли не в капитанских уже погонах. Но до конца не дотянули – не освоили премудрости.
Поступив на первый курс, мы поехали пригородной электричкой 1 сентября в совхоз Шушары. Нас в одной группе оказалось трое школьных приятелей – Таня, Володя и я. На вокзале мамы Татьяны и Вовки, врачи по образованию и работе, по старой привычке зачитали мне мои обязанности: за братиком с сестричкой надо следить, они могут сесть на сырую землю, выпить сырой воды, забыть вовремя лечь спать, съесть что-нибудь несъедобное в столовой. Моя мама в очереди ко мне стояла третьей, выслушала все поручения, погладила меня по голове и сказала «Ну, Люня, вроде тебе уже все сказали. Пиши» - и уехала с братом в санаторий на юг.
Братец мой любимый в детстве как перспективный был взят в юношескую школу Зенита в парке Челюскинцев. Там выдавали талончики на еду. Жили мы бедно, на всякие игрушки денег мама никогда не давала. И ушлый братик продавал эти талончики, а ел пирожок. Недаром эти пирожки народ обзывал «выстрел в желудок». За полгода ежедневных тренировок с Зенитом и пирожков вместо обеда братишка заработал себе язву 12перстной кишки. Это был СССР – маме выдали путевки на лечение сына в Старую Руссу, в Ялту и т.п.
Эти сельхозработы назывались «на картошку». Хотя собирали все выросшее: картошку, морковку и капусту. Приезжала куча 17-18летних и начинала взрослую жизнь. Я-то прошла курс молодого бойца в пионерских лагерях, а домашним деткам было к чему привыкать.
Особо о нас там не заботились. Совхоз выделил бараки в виде буквы Г с двухэтажными нарами, матрасами, одеялами. Постельное белье, сколько помню, тоже было. Длинную часть барака заселили парни, коротенькую пристройку – девочки. В конце девчачьей пристройки была комнатка с печкой для просушки ватников. Там всегда все было перегружено – в Питере сентябрь преимущественно дождливый. Кормили в бараке за длинным столом. Суп с картошкой. Картошка с тушенкой, макароны с тушенкой. Чай с сахаром. Белая булка. До поселка с магазином сбегать было не быстро. Да и денег родители давали не всем.
Устройство для умывания было просто как все гениальное: два параллельных желоба один над другим, верхний поуже и в днище пристроен ряд тыркалок (палочка, на обоих концах утолщение, верхнее утолщение в свисающем положении палочки затыкает дырку, когда снизу пихаешь палочку вверх, вдоль нее начинает вниз течь вода), как соски у коровы. В нижний желоб пошире соответственно подсовываешь руки и умываешься. Вода есс-но холодная. Уборная типа дощатый домик с дыркой в полу и деревянным насестом. За стенкой - такое же счастье для мальчиков.
На работу выходили в поле. Собирали морковку в кучки, обрубали зеленые хвосты и складывали в ящики. Вроде никто не резался. Ящики мальчики стаскивали в конец поля.
Картошку привозили машиной, и ее надо было перебирать на конвейере. Попадалась лягушка – начинался девичий переполох: визг, метание картошин.
Капусту срубали секачами, собирали в ящики и сносили в край поля.
Незамысловато, но, сидя на ящиках возле морковки, успевали поговорить обо всем.
Там как-то раз мы с Татьяной услышали свои характеристики от доцентов – руководителей групп «Комсомолки, красавицы, работают, по ночам в бараках спят, а не гуляют, и даже моются каждый день!»
Ночные гулянья действительно были массовыми, а утром заспанные ребята тянулись на поля, покачиваясь на ходу, и сидели вареными овощами на поле возле овощей. Так что быть передовиком было несложно.
С мытьем была действительно проблема. Холодной водой обмывалось утром лицо. С банкой воды с раствором марганцовки – нижняя половина. А вот тело помыть – об этом наше руководство как-то не заморачивалось. «Грязь не сало -потрешь и отстало, с поганого не треснешь, с чистого не воскреснешь» и т.п. и т.д. Конечно, это было потребительское, издевательское отношение к подневольным студентам, которые отстоять свои права не могли. Студентам 1го курса говорили, что пока «картошку» не пройдешь – студбилет не дадут и студентом не зачислят. Я возразила, что по закону мы уже студенты, но мне физкультурник, руководитель студенческой практики Борис Майоров сообщил, что раз я такая умная, то и молчи в тряпочку, других не просвещай. (Этого Майорова потом еще в советское время таки поймали на воровстве денег «на картошке»).
Нас не отпускали в субботу, хоть и обещали. И вдруг, после 2х недель мучений, зарядил беспробудный дождь. Майоров нудил, скулил, но все-таки промолвил, что можем под дождем на день съездить домой помыться и взять новую одежду. Мы вышли толпой из лагеря, пошли по направлению к электричке – и вдруг тучи разошлись, выглянуло солнышко. Майоров выскочил на дорогу и начал орать, чтобы мы возвращались. Мы брызнули с дороги по бокам, но вместо леса был мелкий подрост – нам в пояс. Пригибаясь, студенты бежали к железной дороге, прячась воистину за палками, а не кустами и деревьями. Удрали.
Эта «картошка» была лучшей антисоветской агитацией. Картофельные кучи, морковные стопки поливал дождь, и урожай расползался у нас на глазах. Весь трудовой героизм шел прахом.
Вообщем, мы с Танюшей выплакали у местных селян как передовички производства разрешение ежевечерне ходить в их баню и мыться оставшейся теплой водой. Ходило нас трое. На нарах второго этажа голова к голове я оказалась с девочкой, ставшей моей подругой на все студенческие годы. У нее под подушкой был томик Пушкина, у меня – Достоевский. Так и познакомились, так и подружились.
Ответвление 15.
Чтоб уж больше к ней не возвращаться.
Я рвалась уйти из ЛЭТИ на филологический или заниматься рисунком, акварелью, помогала и училась у Н.Ф. Дробленковой, которая работала в Пушкинском доме (ИРЛИ, отдел древнерусской литературы), И. рвалась из ЛЭТИ в консерваторию, занималась с учителем на фортепиано. Ее старшая сестра училась в консерватории, а ее родители определили в технический ВУЗ, т.к. отец проектировал АЭС.
И. – это моя юность. Мы и тогда жили по своим законам. Понимали друг друга без слов. Как-то я задержалась с возвратом ксерокопии книги Солженицына, вполне могла быть уже арестована, и ей следовало затаиться и ждать, чем кончится. А она позвонила моей маме узнать, где я. Мы тогда знали, что все звонки фиксируются, но она рискнула.
Из той же оперы. У моей сокурсницы был роман с иностранцем-арабом, студентом. Родители работали в ВАМИ. Их вызвали в первый отдел, сообщили о контакте дочери и пригрозили выгнать с работы, если дочь с иностранцем не расстанется. Она так и сделала. Араб через какого-то дворового парнишку вернул ей письма. В начале января, сдав экзамен, она ехала по Невскому в троллейбусе, увидела его в окно у Гостинки. Выскочила, окликнула. Они перешли на угол к Европейской, там стоял киоск с куревом, он купил сигарет, и повел провожать ее домой на Васильевский в новостройки. Всё. На следующий день родители вернулись с работы в ярости – им в первом отделе вывалили кипу фоток ее с этим арабом, начиная с угла у «Европы», где их зафиксировали первый раз.
Мы знали, что нас пасут всегда и везде. Другая моя подруга, еще с 30ки, мы учились вместе и в ЛЭТИ, подрабатывала в Интуристе переводчиком, знала хорошо польский, потом выучила и английский. В одной из польских групп она познакомилась с Зигмунтом. Его отец был учителем, их изгнали националисты после 1945 из Литвы. Там такая была дружба народов – холокост отдыхает. Интересный парнишка (о Господи, целая жизнь прошла, у него уже взрослый сын, недавно умерла жена, и он очень скучает, Наташка предложила мне «давай найдем ему жену – жалко мужика»), ему так понравился Ленинград, сотовых тогда не было, международные звонки ценой немеряной - и он купил еще раз путевку, и из Вильнюса летом махнул местным рейсом в Питер к нам. Он был въедливым знатоком истории Польши всех времен и эпох, особо, конечно, про отношения Руси и Польши, много рассказывал такого, к чему я не имела доступа, они с Наташей приехали ко мне, мы просидели втроем всю ночь за разговорами, это было так интересно. Часа в 4 я вышла на балкон и внизу увидела мужчину в костюме, белой рубашке и галстуке, который шел под окнами. Объясняю диспозицию: дома стоят параллельно друг другу и торцами к Рашетова, между домами дороги нет, а есть заросший деревьями проход. Так этот гэбист шел вдобавок прямо вдоль дома, по кривой тропке между кустами и задрав голову, смотрел на меня пристально. Наташин отец до того был главным инженером на полигоне, на ту пору – командиром курса в военном ВУзе. Ей тоже от папы досталось.
Так вот, И.П. – это моя незажившая рана. Она была хрупкой, невысокой блондинкой с голубыми глазами. Красивая девочка. Ее дед с бабкой – белорусы, раскулаченные. Она передавала слова бабушки: «кулаки были работящие крестьяне, которых уничтожили завистливые соседи-бездельники».
На последнем курсе у нее начался роман с доцентом одной из кафедр нашего факультета. У него как раз в то время забеременела наконец-то жена, у родителей которой он жил, т.к. был не ленинградцем. По советским временам жилье было о-о-о-о-чень труднодоступной собственностью. И. в него влюбилась, у меня уже была моя собственная квартира. И. забеременела. Наши бедные женщины пользовались тогда неким болгарским средством из аптек, после которого врачи отказывались делать аборты. Она тоже родила. Разводиться автор гола не собирался. Ситуация была скандальная. И. потребовала от него, чтобы он сделал ей распределение в ЛЭТИ. Этот мужик пошел к своему завкафедрой и потребовал (он там был одним из двух основных производителей результатов), чтобы тот продавил ей распределение. Еще ее папа надел все ордена и съездил в Москву к другу на ту же тему. Но ее завкафедрой стал в глухую оборону.
Кстати, редкий был козел и бабник. На одном из партийных собраний, когда планировали за развод изгнать второго профессора с кафедры, этот обалдуй сдуру встал и сказал (чтобы верней утопить конкурента на свое место, так удачно подставившегося с любовью) «Мы все знаем, как мы живем с нашими женами, но не разводимся же!». И мужики (а в партию в ВУЗах по разнарядке давали мало мест, и потому почти все были мужиками), отлично знавшие, как это чмо пристает к студенткам, не выдержали и заржали как целый табун жеребцов. После чего влепили бедолаге выговор, даже без занесения, который через год сняли.
Так вот. Ее пришлось оставлять по соседней на факультете кафедре. Тема для диссера, понятно, копия той, что и у отца ее ребенка, который уже докторскую стряпал.
Я ее спросила «Зачем? Он не хочет жениться, уходи и не позорься». Она сказала: «Что ж, я так ничего и не получу от него?»
Это было настолько противно нашим общим понятиям, жизненной философии, устоям и установкам. Любить можно было кого угодно. Выбор не обсуждался, хотя – Господи! – каких и с кем романов не заводили мои подруги и друзья! Получить чего-то «за любовь» было невозможно. Никакой корысти в любви ни у кого из нас не было в принципе. Не было – как не могло быть пятой ноги или двух голов.
Меня не мог с ней рассорить никто – ни мама, ни другие друзья, ни даже Сережка У., откровенно высказавший мне, что она мной пользуется, а не дружит. Сережа вообще был искренним и хорошим человеком изначально, несмотря на то, чем стал. Ну, в перестройку многие изменились. Не удивляет, что у кого-то Коля Могила оказался в старых друзьях.
А вот этот разрыв с основой жизненной позиции оказался фатальным. Мы не поссорились, но разошлись. Хотя стен в нашем ЛЭТИ не было – все про всех все знали.
Я знала, что отец ее ребенка все же развелся, женился на ней, но ушел в себя, жил на два дома, отдыхать уезжал с сыном от одной и дочкой от другой – один. Потом в 11 лет девочке диагностировали рак крови. Она жрала много гадости, когда пыталась избавиться от нежелательной беременности. Дочка умерла, и она прекратила всякое общение, со всеми. Защитила докторскую. Прошло 30 лет. Жизнь.
Вроде считается, что сексуальная революция дошла до России после перестройки. Сдается мне, что сейчас проще хату найти, а так – всё то же. И свобода отношений была та же.
Училась со мной на курсе деваха, ради получения оценок переспавшая со всеми, кто мог ей поставить что-нибудь больше 2. Не помню, как ее звали, но запомнила смешную сценку. Третий ректорский корпус, третий этаж над ректоратом, центр здания, двусветные окна, пересменка между первой и второй сменами, студенты сидят на подоконниках, стоят, треплются. У нее была шикарная моднючая шапка из лисы, колоколом вверх сантиметров на 50, плотно надвигавшаяся до бровей. Этакий ярко-рыжий шатер, выделявшийся издалека. Мини-мини-юбка, сапоги под колено. Болтали мы долго, ей стало жарко, она сняла шапку и стала ей обмахиваться. И весь этаж заржал: под шапкой оказался мелкий мышиный хвостик, завязанный пучком на темени. Иначе шляпа не держалась на волосах. Она так дотянула до 3го курса, потом началась специальность, и все-таки отчислили.
У нас была такая поговорка «как вЛЭТИшь, так и выЛЭТИшь».
Эта же девчонка однажды спасла от завала свою группу. Пришла в своей микро-юбке, уселась у прохода, закинула ногу на колено и начала, как бы задумавшись над экзаменационным билетом, расстегивать-расстегивать молнию на сапоге. Доцент более ничего не видел, не слышал – группа списала все.
Но соглашаться на преподовские «предложения» было не обязательно. Помню, с кафедры физики Суппе послала. Зимняя сессия 2го курса. Взяла билет, он указал сесть отдельно ото всех, аудитория амфитеатром, «вот и не спишете, и никто вам не поможет». Я подготовилась – но он отказался спрашивать – «ждите». И шустро начал принимать экзамен у остальной части группы. То есть вскоре мы останемся один на один, и ни хрена я этому козлу ничего не сдам. Пересдача, но – ему же. Спасли ребята из моей группы. Они увидели ситуацию, сбегали на кафедру физики, нашли там какую-то престарелую преподавательницу типа «божий одуванчик», напели ей с три короба про заранее взятые билеты в кино, и то, что Суппе зашивается – и бабуся пошла выручать коллегу. За дверью ей ребята указали на меня «вот у этой примите, она давно сидит, а мы так хотели все вместе сходить!». Кобель обрадовался, думал, что быстрее остальные уйдут. Когда бабуся пошла ко мне вверх по рядам, он встрепенулся, но так и не смог ей объяснить, почему возражает против приема экзамена именно у меня. А я в бабку вцепилась как черт в грешную душу. Та меня погоняла, но законную 5ку я получила. И проходя мимо, показала козлу язык.
Так что главное – не сдаваться.
Я училась в своеобразной группе. Мы особо не дружили, вместе на тусняки не ходили – не то, что в 30ке. Но выручали друг друга, и не ссорились. 6 девчонок на 25 парней. Потом часть парней отчислилась. Двое было из КГБ, причем чуть ли не в капитанских уже погонах. Но до конца не дотянули – не освоили премудрости.
Комментариев нет:
Отправить комментарий