Думала, куда отнести рассказ про Триест. Вроде просто поездка? Нет, на самом деле это была поездка к себе: в детство с мамиными рассказами, в свою юность с Наташей и тридцаткой – знаменитой ленинградской школой № 30. Как в песенке «Я уехал в Петербург, а приехал в Ленинград».
Повод был: третий Наташин сын Степан в Триесте выступал на музыкальном европейском конкурсе Ars Novo, кстати, занял первое место по классу фортепиано. К той поре было понятно, что газоскреб мы завалили, но он, сволочь, все не падал, и вот в Сапсан позвонила Наташа, захотелось глотнуть воздуха не-борьбы, хотя бы на 3 дня, она предложила встречу в нейтральной точке.
Триест – это моя параллельная жизнь. Виртуальная. Неслучившаяся. Несостоявшаяся. В той жизни была бы не я. Но я – настоящая – вынырнула туда посмотреть, а как бы это выглядело внешне. Суть все равно не угадать.
Дело в том, что после войны мама познакомилась с молодым югославом из Триеста по имени Бруно. Во время войны он служил у немцев, а работал на Россию, за что получил нашу награду. И какие-то иностранные награды – на фото у него виден орден. В Ленинград он приехал учиться в высшее военное училище. Где-то они познакомились, кончилось тем, что он попросил маму выйти за него замуж.
Он происходил из богатой триестской семьи, называл свой город вольным, говорил, что он не принадлежит толком Италии. У него была сестра. Еще до войны у них были автомобили, и он рассказывал, что сестра уезжала по своим делам, их мама опасалась за ее стиль вождения, но ничего не могла сделать. В смысле – запретить не могла. Мама моя удивлялась, а Бруно говорил, что они – свободные люди, и у них не принята плотная опека выросших детей. Он рассказывал моей маме, как они будут жить – сразу отдельно, своим домом, для детей есть няньки и прислуга. А его жена будет вести светскую жизнь.
Бабушка Ляля грустно резюмировала – ты в Триест, я – в Сибирь.
Расспрашивала в сентябрьскую поездку в Барселону тетку – она ведь 32го года рождения. Она вспомнила Бруно, как он приходил за моей мамой в свободное от занятий время. По ее мнению он выделялся, был суровей, проще и грубее ленинградских интеллигентных мальчиков.
Потом случился сталинский раздрай, и Бруно в 24 часа выперли из Ленинграда. Ни куда сходить, ни с кем поговорить – под охраной в вагон и быстро на родину. Как-то он уговорил охрану, военный все же и с орденами, и однажды к маме подошел солдатик, сунул в руки записку и сразу ушел. Бруно заклинал маму ждать его, он надеялся своими орденами и заслугами выпросить право жениться на ней, он верил, что их не могут разлучить. Мама подождала 4 года, а потом вышла замуж за моего отца. Ей хотелось детей и семьи. Ждать эфемерное будущее из-под усатого дядьки было бессмысленно.
Потом в 70х, когда сначала на международный Ботанический конгресс, а потом тоненькой струйкой потекли иностранные ученые в Ленинград, кто-то из югославов сказал ей, что знает эту семью, что Бруно тоже женился и у него тоже сын и дочь. Ну, в те поры только переписки с заграницей не хватало для полного несчастья, кроме моего отца – диссидента, коммерсанта, цеховика и т.л. Периодически отец выступал по «Немецкой волне». Вообщем, элегическая встреча с Бруно была бы уже абгемахт – и вон из режимной конторы.
Мне захотелось посмотреть на город, где я-другая мамина дочка могла бы родиться и вырасти. Походить по тротуарам мимо домов, которые были бы родными. Зайти в церковь, куда меня водила бы мама. Поболтать рукой в морской воде солёнее и теплее, чем балтийская в Маркизовой луже.
Дорога до Триеста получилась сказочная. Вылетала я в начале декабря, а прилетела – в наш апрель. Прямых рейсов нет, летела через Франкфурт до итальянского городишки, откуда шли автобусные рейсы в Венецию, Флоренцию, Геную и т.д. Часа так на 3-4 дороги. Аэропортик маленький, напомнил мне те русские, которыми мы с мамой добирались в ее экспедиционные поездки. Все ждала коров на взлетном поле увидеть.
Беда была в том, что прилетела я в какой-то церковный праздник, ЕМНИП, католическое благовещение (на самом деле - непорочного зачатия, проверила), и автобусы ходили (не ходили) по праздничному расписанию. Собралось нас человек 5 у автобусных стоек. Язык до Киева доведет, и мне объяснили, что можно ждать в пустом аэровокзале 2-3 часа, а можно доехать до ближайшего городишки с железнодорожным вокзалом и далее поездом до Триеста. Пристроилась я в долю, и хорошо, что не одна. Потому что когда мы вылезли в том городишке, до вокзала шли минут так 40-час. Улицы пустынны – народ по церквам разобрался, с моим английским выяснять было бы нечего и не у кого.
Попутчица, молодая женщина, оказалась психологом по профессии из Триеста, с двумя детьми, брат ее какое-то время работал в Москве. Зацепились мы языками, и дорога пошла веселее. Поезд шел между скал слева и берега моря справа.
На вокзале билеты покупала она. При подъезде к Триесту пришел контролер, и тут выяснилось, что наших билетов хватает на поездку одного пассажира, либо двух – но на полпути. Я вскинулась было заплатить штраф. Контролер на итальянском меня успокоил. Нам выписали бумаженцию, и на вокзале в Триесте мы доплатили.
Гостиницу мне нашла Наташа – ту, где жил Джеймс Джойс, где писал своего «Улисса» (я его так и не дочитала). Она располагалась в узехонькой улочке по обе ее стороны. Комната была чуть ли тот мемориальный номер – с кессонами темного дерева на потолке, решетчатыми ставнями на окнах (хотя в такую узину никакой солнечный луч пробиться в принципе не мог).
Вторая половина отеля была осовременена какими-то крутыми дизайнерами. Надписи – угловатыми буквами типа иврит. Пол в столовой сделан из толстого стекла, под ним – останки римской эпохи.
Музыкальный конкурс проходил в здании католической церкви.
Пока они тренировались, я бродила одна по городу.
Стёпа сыграл прекрасно, Наталья отслеживала буквально по секундам и нотам.
Потом болтались по городу,
обедали в типичных местных ресторанчиках, обследовали местные достопримечательности.
Три дня в прошлом. И постоянное узнавание того, что я не могла видеть раньше.Город действительно имеет много общего с Петербургом, даже формально. Триест известен с римской империи.
Мы тоже теперь благодаря раскопкам Петра Егоровича Сорокина числим за своим городом 6 тысяч лет. Но они строили из камня – и осталось в земле, наши предки строили из дерева – и осталось гораздо меньше, да еще Газпром нагадил, поуничтожал, до чего загребущие руки миллерюги – путинюги дотянулись.
Это восстановленные остатки римского театра, а за подпорной стенкой шла улица и стояли дома.
(вид из окгна бывшего римского дома)
Город расположен между гаванью и склонами горы.
(Вот гор у нас нет, разве что Пулковские высоты и холмы в наших Буграх).
На берегу гавани – памятник. Две девушки ждут своих солдат.
Солдат (освободительной армии Италии времен Объединения) выходит к ним из моря.
И тут же неизбежный для городов местный юмор на причальной тумбе.
Архитектура Триеста среднеевропейская. Похоже на Питер, как и вся Европа.
Атмосфера как у нас – туман, когда выглядывает солнце – ясный чистый воздух.
Я нашла даже местных атлантов, только в Триесте они держат не небо, а подпирают стенки Deutsche Bank'а.
От гавани перпендикулярно идет Большой Канал.
Там на ограде ремонтируемого здания нашла этот плакат на ограде с цитатой из Черчилля: «Мы строим наши здания, затем наши здания создают нас».
Давно, 40 лет тому назад, стоя у Андреевского рынка на Васильевском, я задалась мыслью «Это я такая от природы, или потому, что родилась здесь, и мой город сделал меня такой?». Фразу Черчилля тогда не знала. Знала Ахматову: «Ни на что не променяем пышный, гранитный город славы и беды, широких рек сияющие льды. Бессолнечные мрачные сады и голос Музы еле слышный».
Нашла я и православный храм.
Вот сюда меня водила бы мама.
Почему-то при нем церковная лавка из Белоруссии, а не России.
Цитадель над городом внутри напоминала Петропавловский собор
.
Зелень на улицах в декабре – вот это у нас невозможно. Такие же аукубы и агавы растут у меня, но в кадках в зимнем саду.
Животные в городе. Коты – везде.
Лежат, сидят около магазинов. То ли работают мышеловами, то ли так – для души. Коты вообще в Италии священные животные, ИМХО.Помню, в Венеции – поток туристов неостановимый, плотный, галдящий. Нырнули в боковую улочку и к нам подошла кошка, стала тереться – на окне стояла открытая упаковка с кормом. Мы ей насыпали в мисочку. Сын Алеша мрачно сказал «У нас бы эта коробка с кормом часа не простояла». Дочка Маша его поправила «Полчаса». 1997 год.
Но и собак не обижают. Им выделен зеленый парк в центре города (или сами захватили).
Они ухожены, спокойны, вежливы. Ходят по городу, и ни разу не слышала воплей «Намордник одень, дура!».
Гуляла по Триесту, смотрела и думала: в этом городе я могла родиться, жить, та женщина-психологиня могла бы быть моей дочерью. Параллельная Вселенная. Другая жизнь.
Муж сообщил, что кто-то позвонил на входной телефон фирмы, уточнил «Это Эврика?» и поздравил – проект газоскреба отменен. Кто звонил – не представился. Это был лучший подарок на день рождения. Стало ясно, что пора возвращаться к себе – домой. Мой дом не идеален, но его нельзя выбрать – он прирожден.
Комментариев нет:
Отправить комментарий